10 ноября 1894
В Ковенской губернии (сейчас Литва) родился Георгий Иванов. «Первый» и «проклятый» поэт русской эмиграции.
Мне больше не страшно. Мне томно
Я медленно в пропасть лечу
И вашей России не помню
И помнить ее не хочу
И не отзываются дрожью
Банальной и сладкой тоски
Поля с колосящейся рожью
Березки, дымки, огоньки
Родители были из семей потомственных военных. Зимами жили в гарнизонном городке, лето проводили в деревенском имении.
В 11 поступил в Ярославский кадетский корпус. Учился средне, лучшие баллы имел по закону Божию и географии. В 13, по просьбе отца, перевелся в Петербург. Успеваемость упала — из-за нелюбви к жесткой дисциплине.
В награду за мои грехи
Позор и торжество
Вдруг появляются стихи —
Вот так… Из ничего
Было 16, когда в городской газете впервые опубликовали его стихи. Тогда же познакомился с Блоком, зачитывался Северяниным и Гумилевым.
В 18 приобрел небольшую известность, начал вращаться в литературных кругах. Вступил в «Цех поэтов» под руководством Гумилева — позже, после ухода Гумилева добровольцем на Первую мировую, возглавил «Цех».
Замело тебя, счастье, снегами
Унесло на столетья назад
Затоптало тебя сапогами
Отступающих в вечность солдат
Юношей попробовал себя в роли критика, в суждениях был резким, за что позже получил прозвище «опасного Жоржа».
Сам стихи писал безукоризненные по форме. Некоторые видели в них искусственность, как писатель Лев Лунц:
За десять лет он не двинулся ни вперед, ни назад, ни вправо, ни влево. И безнадежнее всего то, что у Иванова не было и нет плохих стихов... Они образцовы
Другие, как Блок, находили в поэзии Иванова отражение времени, «памятник страшной эпохе»:
Это — книга человека, зарезанного цивилизацией
В 1921-м повезло остаться неразоблаченным по делу Петроградской боевой организации Владимира Таганцева: учителя и друга Николая Гумилева расстреляли менее чем через месяц после ареста — в числе сотни проходящих по делу.
Россия, Россия «рабоче-крестьянская»
И как не отчаяться!
Едва началось твое счастье цыганское
И вот уж кончается
Деревни голодные, степи бесплодные
И лед твой не тронется —
Едва поднялось твое солнце холодное
И вот уже клонится
Был дважды женат — второй брак, заключенный в 1921-м с поэтессой Ириной Одоевцевой, продлился 37 лет.
Эмигрировать решили в 1922-м.
Овеянный тускнеющею славой
В кольце святош, кретинов и пройдох
Не изнемог в бою Орел Двуглавый
А жутко, унизительно издох
Жили в Берлине, Париже. Стал одним из самых известных представителей первой волны эмиграции. Делил с Ходасевичем звание «первого поэта». При этом многие мемуарные и прозаические произведения — неоконченный роман «Третий Рим» и «поэма в прозе» «Распад атома» — имели негативные отзывы.
Россия счастие. Россия свет
А, может быть, России вовсе нет
И над Невой закат не догорал,
И Пушкин на снегу не умирал,
И нет ни Петербурга, ни Кремля —
Одни снега, снега, поля, поля
Другого гражданства не принял — до смерти оставался обладателем «нансеновского паспорта».
Паспорт мой сгорел когда-то
В буреломе русских бед
Он теперь дымок заката
Вторую мировую встретили в Биарицце, на вилле, которая досталась жене в наследство. Друг молодости Георгий Адамович упрекал в лояльности к немцам — рассорятся, помирятся уже в 1950-х.
В 1944-м виллу разбомбили. В 1946-м, не имея достаточно средств, поселились в пансионате для русских эмигрантов в Париже.
Мы вымираем по порядку —
Кто поутру, кто вечерком
И на кладбищенскую грядку
Ложимся ровненько, рядком
Последние годы доживал в городке Йер, в пансионате для апатридов. Перед смертью надиктовал жене «Посмертный дневник».
В обладании полном таланта —
С распроклятой судьбой эмигранта
Умираю
«Проклятым поэтом» (отсылка к Полю Верлену) современники называли Иванова за преобладание в его поэзии тем отчаяния, разрушения и смерти. Он так и не смог смириться с потерей страны, из которой уехал «на время» и мечтал однажды вернуться — хотя бы «стихами».
Я бы зажил, зажил заново
Не Георгием Ивановым,
А слегка очеловеченным,
Энергичным, щеткой вымытым,
Вовсе роком не отмеченным,
Первым встречным-поперечным —
Все равно какое имя там