Беньямин Мурмельштейн

[Семён]

«Фильм «Последний из неправедных» — невероятная история о предателе Беньямине Мурмельштейне — выходит на экраны. В 1985 году, когда известный документалист Клод Ланцман выпускал свой фильма «Шоа» (Катастрофа), он не смог включить этот эпизод в свою девятичасовую картину. Целых девять часов — а для этого интервью никак не находилось места. Оно не вписывалось. Странный человек Мурмельштейн говорил и жил так, что путал все карты.
Ланцман долго носил в себе этот образ и это интервью. Мурмельштейн уже давно тихо умер, прожив остаток жизни в бедности и изгнании в Риме. Всеми нелюбимый и непонятый. У Ланцмана не хватило даже сил ответить ему письмом, что эпизод в фильм не вошел, объяснить, почему так случилось. Поди сформулируй такое! И вот спустя 35 лет — не отпустило — Ланцман сделал фильм по мотивам того давнего интервью с коллаборационистом, со старостой юденрата.
Это сам Мурмельштейн издевательски называл себя «Последним из неправедных», переиначив название известной книги «Последний из праведников». Над кем и над чем он издевался? Так или иначе, режиссер посчитал, что это ключ к образу героя и именно так озаглавил свой фильм.
Евреи должны были уничтожать себя сами, добровольно. Добровольно исчезать из Германии и других приличных стран, добровольно оставлять немцам свое имущество, радостно превращаться в лагерную пыль, платить за депортацию и уничтожение.
Вы, конечно, знаете, что такое юденрат. Еврейское самоуправление в концлагерях и гетто. Задумывались юденраты для того, чтобы еврейский вопрос решался самостоятельно, руками самих евреев. То есть евреи должны были уничтожать себя сами, добровольно. Добровольно исчезать из Германии и других приличных стран, добровольно оставлять немцам свое имущество, радостно превращаться в лагерную пыль, платить за депортацию и уничтожение.
Но кто-то же должен был входить в эти юденраты, кто-то должен был их возглавлять, сотрудничать с немецкими офицерами. Мурмельштейн был таким человеком. В прошлом венский реформистский раввин, он стал старостой образцово-показательного гетто Терезина, где евреев поили кофе, где им разрешали играть в футбол и в шахматы. По крайней мере, так об этом сообщала немецкая пропаганда: на эту тему немцы даже сняли фильм, отрывки из которого показаны в картине Ланцмана. Интересная вещь документ: от первого до последнего кадра лживый фильм об образцовом гетто — это документ. Документирует он, кстати, гораздо больше, чем планировали авторы фильма.
Для обозначения окончательного решения еврейского вопроса немцы использовали эвфемизм «отправить на Мадагаскар». Придумали его, оказывается, поляки. В 1936 году появилась идея выселить всех евреев куда-нибудь очень далеко, за моря. Вот и выбрали Мадагаскар. Но Мадагаскар принадлежал Англии, отправить туда евреев Гитлер не мог. Постепенно эта идея трансформировалась в то, что хорошо нам известно. Гитлер, например, в разговоре с Франком, ответственным за массовое уничтожение евреев в Польше, говорил, что пора осуществить отправку евреев на Мадагаскар. В речи нацистов название острова стало кодовым словом. Для поддержания имиджа правового государства были придуманы идеи добровольного переселения и идеального гетто Терезина.
Как же было на самом деле?
Никакого кофе евреи в лагерях не пили, даже в образцовых — пили крашеную черную воду. И жили не в тех домах, что показаны в пропагандистском фильме, а на полу и на соломе.
В первый месяц работы лагеря умерло 155 человек. Через месяц — две с половиной тысячи. Потом начались депортации в Освенцим. Хоронили четыре раза в день, по 40 человек одновременно. Евреи сильно поднаторели в способах быстрых похорон.
Кругом катафалки: на них возят стариков на санобработку, на них возят уголь. На одном катафалке надпись: «Детская кухня»... Мир перевернут с ног на голову.

Вы знаете, что выражение «надежда умирает последней» существует почти на всех языках? Евреи с радостью дали себя обмануть в том, что Терезин — образцовый лагерь; они верили, что это перевалочный пункт на пути в Палестину. Терезин был всего в 70 километрах от Праги, рукой подать до места, в котором они родились и жили, и так приятно было верить, что здесь они переживут войну.
Когда после победы в 1945 году Мурмельштейн пришел на свой первый допрос, его спросили: «Почему вы живы?» Мурмельштейн семь лет сотрудничал с Эйхманом, которого сам называет дьяволом, и такого закаленного человека, как он, не так-то просто было смутить.
Спустя два месяца после заселения Терезина Адольф Эйхман (офицер гестапо, отвечавший за окончательное решение еврейского вопроса) организовал первые отправки в Освенцим и другие лагеря смерти. И, чтобы хорошо были усвоены новые правила, тут же устроил показательные казни в самом Терезине. Старостой юденрата был тогда Эдельштейн. Эдельштейну дали четыре часа на то, чтобы найти палача, напомнив, что и для него самого найдется отменная петля — в случае невыполнения приказа. Эдельштейн был так напуган, что у него тряслись колени. Он подчинился, исполнил приказ. И исполнял последующие приказы. Что, впрочем, не спасло его самого в 1943 году от депортации в Освенцим, где его расстреляли, перед этим казнив на его глазах жену и сына. Такова была роль, миссия и судьба предателя и коллаборациониста, еврейского старосты, подчинявшегося немцам.
Единственный выживший староста Беньямин Мурмельштейн, герой фильма, называет эту роль трагикомической и шутовской. Это роль короля на час, которого потом обесчестят и казнят. Был такой обычай на Востоке — назначать раба царем на один день. Целый день он правил, а в конце его казнили. Этот обычай каким-то образом заимствовал Третий рейх. Помните, в фильме «Иван Грозный» так баловался царь Иоанн, напяливший на дурачка Владимира царский наряд?
Тогда, во время первой казни в Терезине, в поисках палача бедный Эдельштейн решил обратиться к мясникам: он почему-то решил, что те справятся с повешением. Нашел троих; все отказались. В итоге нашелся некий Фишер, который работал до этого в морге и которому было все нипочем. Он согласился выполнить задачу за стакан рома и горсть жевательного табаку.
И казнь началась. Приказ номер 21 по гетто гласил: «Приговорены к повешению за попытку тайно передать письма родственникам».
Эдельштейна била крупная дрожь. Он был обычный человек, сионист, бюрократ. К такому он не был готов. Да и как можно к такому приготовиться? В общем-то, и сами немцы не вполне были готовы.
Немцы, по мнению режиссера, не могли не чувствовать, что такое убийство — не на войне, не в бою — акт вопиющий, постыдный и противоестественный. Именно этим чувством, по версии Ланцмана, объясняются их вечные шуточки и глумление над казнимыми — так они пытались защититься от ужаса.
В тот день распоряжались казнью два нацистских шефа — Зигфрид Зайдль и его помощник Карл Бергль. «Давай, трус, шевелись!» — орал Бергль на юношу, который лез по лестнице на виселицу. Молодой человек повернулся и совершенно спокойным тоном ответил: «Я не трус, я невинный человек». После чего сам надел на себя петлю и спрыгнул вниз. Веревка оборвалась. «Я не профессиональный палач, — вдруг вмешался Фишер, — но знаю, если веревка обрывается, казнимого милуют». Зайдль, разумеется, не помиловал.
На следующей казни Эдельштейн присутствовать отказался: лицезреть такое во второй раз было ему не по силам.

 

[Семён]

Второго терезинского старосту, Эпштейна, казнили через пару дней после его смелой речи (хотя и в эзоповом стиле, но с вполне считываемыми смыслами), которую он произнес на еврейский Новый год в сентябре 1944-го. Он уже чувствовал, что обречен. Немцы боялись восстания и решили депортировать самых здоровых мужчин. Речь Эпштейна была для них одновременно и предостережением, и поддержкой.
Когда арестовали Эпштейна, он успел бросить пару слов: «Я с собой всегда ношу пузырек с цианидом. Как назло, оставил его сегодня дома. Попросите, чтобы жена передала мне его вместе с бельем». Передать не успели. На следующий день после расстрела второго старосты из лагеря было депортировано пять тысяч мужчин, которых тут же отправили в газовые камеры. Число заключенных Терезина резко упало, поднимать восстание уже было некому.
И тогда назначили третьего старосту, Мурмельштейна. Он остался цел. Выжил, когда выжить – было подлостью. ‎В этом была и остается его вина.
Когда после победы в 1945 году Мурмельштейн пришел на свой первый допрос, его спросили: «Почему вы живы?» Мурмельштейн семь лет сотрудничал с Эйхманом, которого сам называет дьяволом, и такого закаленного человека, как он, не так-то просто было смутить. Он парировал: «Ну, а вы почему живы?»
«Но ведь всех старост убили», — настаивал следователь.
А Мурмельштейна вот не убили. Более того, в 1938 году он имел возможность уехать, но не уехал. Он был в Лондоне, когда Гитлер произнес свою знаменитую речь о начале войны. Самолет из Лондона в Вену (это уже было после аншлюса, присоединения Австрии к Германии) вез на своем борту одного-единственного пассажира. Этим пассажиром был Мурмельштейн.
Подписывая очередную порцию виз, англичанин взял с него слово, что на этой неделе больше просьб об эмиграции не будет. Мурмельштейн обещал, но на следующий же день явился с новой партией документов. «Это не по-джентльменски», — заявил английский дипломат. «Еврей при Гитлере не может позволить себе роскошь быть джентльменом», — ответил коллаборационист Мурмельштейн. Консул визы выдал.
Бывший терезинский староста очень честно отвечает на вопросы. Вернулся потому, что был азарт. Азарт освободить как можно больше евреев. В 1939 году он бесконечное количество раз ходил к английскому консулу с новыми пачками документов на эмиграцию евреев. Подписывая очередную порцию виз, англичанин взял с него слово, что на этой неделе больше просьб об эмиграции не будет. Мурмельштейн обещал, но на следующий же день явился с новой партией документов. «Это не по-джентльменски», — заявил английский дипломат. «Еврей при Гитлере не может позволить себе роскошь быть джентльменом», — ответил коллаборационист Мурмельштейн. Консул визы выдал.
Видимо, у Клода Ланцмана своя миссия — документировать Холокост. У Беньямина Мурмельштейна была своя. В любом случае режиссер честно документирует, а не морализует. И это настолько правильное решение, что стоит взять с него пример и остановиться прямо сейчас, если вдруг вы уже нацелились решать, хороший человек Мурмельштейн или плохой, праведник или предатель.
Лучше сразу придушите меня, если я стану заниматься морализаторством, учить жить и «пасти народы», как говорила Ахматова».

Юлия Меламед

http://www.jewish.ru/columnists/2014/01/news994322917.php

 

[Семён]

Ещё один текст на тему:

"Француз Клод Ланцман, посвятивший свою работу и жизнь истории холокоста, уже стар — ему под девяносто. Он не просто изучал эту историю, но и занимался ей вплотную, с оружием в руках. Во время войны был макизаром, награжден орденом Сопротивления, затем боролся против войны в Алжире, писал книги, снимал фильмы. Настоящий французский интеллектуал, каких теперь не делают. Он прославился в 1985-м девятичасовой лентой "Шоа", которой потом долго кололи Спилберга, называя его "Список Шиндлера" слишком легковесным. Потом он занялся частными случаями. Он рассказал про поляка Яна Карского, который добыл для Рузвельта документы о том, что гитлеровцы поставили уничтожение евреев на поток. Президент США ему не поверил: как можно было в это поверить? Ланцман снял фильм про восстание в лагере Собибор, когда заключенные впервые показали своим мучителям, что их ждет после поражения.
В 1975-м, когда режиссер только начинал снимать "Шоа", ему пришлось встретиться и записать длинное и подробное интервью с австрийским евреем Беньямином Мурмельштейном, которого единицы считали героем, а миллионы — предателем. Великий раввин Вены, специалист по мифологии, администратор, политик от Бога, он сотрудничал с аннексировавшими Австрию гитлеровцами и помогал Адольфу Эйхману. Благодаря этому он мог, одной рукою репрессируя людей, другой — спасать их.
Это было очевидно даже победителям нацизма: после того как Третий рейх пал, Мурмельштейн провел 18 месяцев в чешской тюрьме. Коллаборационисты из этой тюрьмы уходили на виселицу, Мурмельштейн вышел оправданным. Но он не смог ни вернуться в Австрию, где его слишком хорошо помнили, ни найти покой в Израиле, где его ждали суд и презрительная кличка Мурмельшвайн. Он прожил остаток жизни в Италии, презираемый и ненавидимый еврейской общиной. Великий раввин Рима даже не разрешил похоронить его рядом с женой, отведя место на окраине еврейского кладбища.
Мурмельштейн был единственным из уцелевших "старейшин", возглавлявших Judenrats (юденраты) — органы еврейской администрации в европейских городах, а потом и в концентрационных лагерях, куда постепенно переселялись евреи. Всех остальных настигла смерть: самоубийство, лагерь уничтожения или казнь. Ланцман сумел убедить Мурмельштейна, "последнего из неправедных", как тот называл себя сам, перефразируя название книги Андре Шварц-Барта "Последний из праведников", нарушить молчание.
Последний из неправедных не хотел говорить и не хотел вспоминать. Жена Ланцмана, немка, убедила его встретиться со съемочной группой, и он в последний раз в жизни пошел на сотрудничество с немцами. Записи были долгими, и в фильм "Шоа" не вошли, потому что, как говорит Ланцман, "не укладывались в логику" повествования. Как оказалось, история Мурмельштейна, не укладывается и в логику предательства.
Огромный, полнотелый человек, с блестящей иронией, замечательной памятью, железной способностью к полемике и неумолимой системой доказательств. Скорее цирковой борец, чем бабелевский раввин. Его собственное определение лучшее: "Я был Санчо Панса в мире, где донкихоты не выживали и не могли никому помочь". Мурмельштейн был одним из главных раввинов в Вене в 1938 году, когда Гитлер аннексировал свою родную Австрию. С первого же этапа решения еврейского вопроса нацисты начали применять тактику, которую затем усовершенствовали: судьбу евреев решали сами евреи. Фашисты не мелочились, они определяли цифры и планы, людьми же занимались органы еврейского "самоуправления". Самоуправления, разумеется, в кавычках потому, что они не могли управлять самым главным — своей свободой и жизнью. Шаг за шагом они приближались к депортации в лагеря и смерти в газовых камерах, в соответствии с логикой "окончательного решения" еврейского вопроса, о котором руководители Рейха договорились между собой в 1942-м. Достижению этой договоренности на берлинской вилле "Марлир" посвящена картина Фрэнка Пирсона "Заговор" (2001), в которой снимались Кеннет Брана и Колин Ферт. Это игровой фильм, но он близок к документальной ленте Ланцмана: в нем злодеи оказываются людьми, а законники защищают предсмертные права евреев — разумеется, не из любви к ним, но из почтения к законам Рейха.
Каждый следующий шаг "окончательного решения" оказывался окончательнее предыдущего. То, что раньше выглядело произволом и насилием, начинало казаться едва ли не благом. На первом этапе судьба австрийских евреев решалась эмиграцией, их заставляли уезжать, заплатив гитлеровцам за такую возможность. Для руководства этим процессом в Австрию был прислан молодой нацистский комиссар Адольф Эйхман. Тот самый "палач Эйхман", который в 1960-м был украден в Аргентине, привезен в Израиль и в 1961-м приговорен к смерти на процессе, о котором Ханна Арендт написала свою знаменитую "Банальность зла".
Раввин Мурмельштейн занял при Эйхмане место, которое в России называлось "ученый еврей при губернаторе" и до сих пор кажется многим интеллектуалам весьма почтенным в сотрудничестве с властью. Гитлер и Эйхман были готовы отправлять евреев куда угодно, хоть на Мадагаскар, который ради этого собирались купить, только бы подальше от Рейха. Мурмельштейн был с ними согласен: куда угодно, лишь бы подальше от смерти. С его помощью Австрию покинули более 120 тысяч человек. На вопрос, понимал ли он, что сотрудничал с дьяволом, отверженный раввин отмахивается: мне некогда было об этом размышлять.
Ему было поручена и теоретическая, и практическая работа. Мурмельштейн создавал теорию насильственной еврейской эмиграции и писал бесконечные докладные записки, с которыми Эйхман выступал, приобретая известность и делая карьеру. А также организовывал отъезд тех, кто был достаточно дальновиден и соглашался на грабеж и бегство, добывая для них выездные визы. Он вспоминает, как принес пачку паспортов британскому консулу. Консул пришел в ужас и потребовал слова джентльмена, что это будет в последний раз. "Через несколько дней на столе у него была новая пачка,— рассказывал Мурмельштейн.— Он возмутился, но я сказал ему: "Еврей при Гитлере не может быть джентльменом". Он взял документы".
Эйхмана Мурмельштейн называет дьяволом и преступником. Не банальным администратором, как считала Ханна Арендт, а фанатиком-убийцей, карьеристом и вором, какими были многие немцы, занимавшиеся еврейскими чистками. Немецкие администраторы и еврейские администраторы, вспоминает Мурмельштейн, стоили друг друга: одни продавали евреям просроченные визы за бешеные деньги, другие вычеркивали из списков на депортацию своих любовниц и вносили в них своих врагов. С той лишь разницей, что первые были хозяевами, а вторые — рабами.
Свое рабство признавал и Мурмельштейн: он понимал, что должность еврейского старосты была, по сути, смешна: он был комической фигурой, бессильной марионеткой, но выжил потому, что в какой-то момент научился дергать за ниточки своих кукловодов. Он вел себя с немцами на равных, понимая, что он для них меньше, чем никто — вершиной карьеры большинства еврейских администраторов был расстрел. Нельзя было оставаться в стороне, нельзя подходить слишком близко. "Ты же можешь стать еврейским царем",— сказал ему однажды Эйхман. "Еврейский царь кончил на кресте",— ответил Мурмельштейн.

 

[Семён]

Он видел своих хозяев насквозь и понимал их мотивы, они были элементарны — карьеризм, жадность, тщеславие. Мурмельштейн и Эйхман занимались проектом образцового еврейского гетто. Оно было устроено в 60 км от Праги в городке-крепости Терезиенштадт, которую когда-то построил в честь императрицы Марии Терезии ее сын император Франц Иосиф. "Фюрер подарил город евреям",— трубили газеты. Они объясняли, что сюда могли уехать в добровольное изгнание состоятельные австрийские и германские евреи: ученые, военные, промышленники, имевшие заслуги перед родиной. Они отдавали государству все свое имущество, а взамен получали квартирки, комнаты и право на спокойную жизнь и работу. В Рейхе им грозила вечная "хрустальная ночь" (Мурмельштейн вспоминает, как с пистолетом в руках Эйхман громил его венскую синагогу), а в Терезиенштадте они были ограждены от праведного гнева арийцев. Разумеется, евреи с восторгом в это поверили — они были добропорядочными гражданами, привыкшими верить властям. Разумеется, это был обман. Разумеется, на станции у людей отбирали последние вещи и гнали их в бараки.
Телевидения тогда не было, но в газетах и по радио врать не будут. В кинотеатрах показывали фильм "Der Fuhrer schenkt den Juden eine Stadt" ("Фюрер дарит евреям город") о счастье евреев в Терезиенштадте: в нем показывали свободную работу на фабриках, вечерние лекции по истории искусств, безмятежные вечера с книжками на веранде и даже футбольный матч между двумя городскими командами. Этот фильм снимался при активной помощи Мурмельштейна. Он помогал создать лагерь, и сам там в итоге оказался. Он сделал все, чтобы парадная витрина нацизма была в безукоризненном состоянии: следил за тем, чтобы врачи боролись с тифом и вшами, чтобы меньше людей умирало от голода. Он принимал делегации Красного Креста, которые уезжали успокоенными, то есть поддерживал гнусную ложь, но при этом понимал, что с того момента, как лагерь показали миру, его уже не смогут уничтожить без следа. Эйхман, дьявол и многосерийный убийца, был в этом его верным помощником. Потому что Терезиенштадт был проектом Эйхмана, и пока существовал лагерь, его ведомству шло финансирование, и смета росла.
В "образцовом" городе менялось население. Руководители еврейской администрации получали разнарядки, сколько тысяч человек следует направить в лагеря уничтожения. Решение, кто умрет сегодня, а кто доживет до завтра, принимали старейшины Терезиенштадта. Потом убивали и их. За время существования лагеря в нем сменилось трое старейшин. Выжил только Мурмельштейн, который наотрез отказывался редактировать списки: "Если кто-то просил спасти человека, я мог ему предложить только одно — записаться вместо него. Мало кто соглашался".
Странно выглядит этот грузный старик, торговавший старой мебелью в Риме, который прожил почти десять лет в романе ужасов вроде "Благоволительниц" Джонатана Литтелла, где технику казней эсесовских обсуждают, как методы плавки стали. Но он вспоминает об этом времени не без ностальгии, а на вопрос, что его вело, отвечает честно: жажда власти, азарт, желание быть нужным. Он вспоминает, как перед войной летал в командировку в Лондон и был волен не вернуться, если бы захотел. Конечно, семья оставалась в заложниках, но никто не мешал ему сдать обратный билет. "Я стал бы раввином в Англии, и никто бы никогда про меня не услышал. Я не пережил бы то, что я пережил",— говорит Мурмельштейн.
"Последний из неправедных" идет почти четыре часа, и подробно смотреть его просто немыслимо. Там есть томительные съемки в бывшем лагере в Терезиенштадте, в синагоге Вены, на улицах Иерусалима. Слушать Мурмельштейна гораздо интереснее, чем смотреть Ланцмана. Быть может, поэтому интервью и не вошло когда-то в "Шоа". Но в новом фильме есть одна удивительная сцена. Группа жителей Вены идет по улицам от дома к дому, зачитывая имена погибших, замученных, депортированных. Это звучит торжественно, и можно было бы, наверное, это подать так, чтоб строки взывали с гранита: никто не забыт и ничто не забыто. Но в группе — пять убогих и один калека на коляске. Анекдотическая процессия не столько трогательна, сколько смехотворна, как смехотворны были в глазах палачей еврейские "старейшины". Палачей выкрали и повесили, но они победили, потому что в Европе больше не говорят на идише, и еврейские местечки исчезли за стенами терезиенштадтов.
На интервью, снятое 15 лет назад, тоже смотришь не как на современное свидетельство, а как на факт истории. Беньямин Мурмельштейн умер в 1989-м, перед смертью он писал Ланцману, тот не отвечал: "У меня не было ни времени, ни внутренней возможности ответить". Один из главных раввинов Вены умер, так и не узнав, что его судьба вновь обсуждается. "Если бы я был христианином и верил в Бога, я радовался бы тому, что Мурмельштейн сейчас смотрит на землю из своего райского пентхауза",— говорит Ланцман, еврей и атеист.
Отверженного раввина сравнивают с каким-нибудь человеком-книгой из "451 градуса по Фаренгейту". Разница в том, что свою "Войну и мир" он написал сам и был ее главным героем. Ну а благодаря Ланцману от нее сохранилось хотя бы оглавление".
Алексей Тарханов
http://www.kommersant.ru/doc/2376011